В своем последнем слове мать-убийца умоляла приговорить ее к расстрелу. Но ей сохранили жизнь. Тем самым обрекая Наталью на муки.

Это надо было видеть, как семья Малинкиных отправлялась на прогулку. Впереди Гена со старшим — двухлетним Сережкой, посередке Наташа-жена с крохой Витей, ему и двух месяцев еще не стукнуло, а сзади, как тыл, как семейный дот или дзот, — свекровь с годовалой Леночкой. Идиллия!

Малышня такие прогулки обожала. Сережка и Лена — за то, что можно побузить, повалять дурака; дома особенно не подурачишься, масштабы не позволяют. А маленький Витя любил гулять за компанию, в знак братской солидарности.

Но больше всего и Сережа и, особенно, Лена любили купаться в ванне. И с удовольствием наблюдать потом, как мама вычерпывает тазиком воду. Они так и прозвали этот процесс — «куп-куп» — это звук тазика, чиркающего по полу.

В тот летний день мама и сказала им: идем на «куп-куп». И повторила волшебное слово несколько раз, чтобы они побыстрее вскочили с кроватей. Даже Витя не стал по обыкновению кричать и пищать, понимая, видимо, важность момента. Чем очень удивил маму. Она как-то на несколько мгновений, вроде бы, хотела расплакаться, но сдержалась. И только сказала: "пошли".

Иногда Наташа завидовала самой себе. Семья, любящий муж, дети, умилявшие всех вокруг (только бы не сглазили!). Даже со свекровью — и с той повезло. За все время на невестку голоса не повысила, приняла, как родную.

Влюбились они друг в друга сразу же. И почти сразу решили пожениться — без всяких там притирок и присмотров. Наташа работала тогда лаборантом на одном из якутских заводов. Гена — там же слесарем. Свадьбу сыграли шумную, по отзывам старожилов общежития — давно таких не играли.

Ровно через год родилась Леночка, еще через год, и опять-таки почти день в день, — Витя. "Вы их что, по графику заделываете?" — шутили на работе. "Ага, — отвечал Гена, — по будильнику…"

В то последнее для себя утро, 25 июля, малышня взяла игрушки, подаренные отцом Сережке: надувной мяч и резиновую стрекозу, чтобы веселее было купаться. Поначалу мама почему-то не разрешала их брать с собой, а потом уступила — ладно, мол, только побыстрее. Она очень торопилась, все подгоняла.

Наконец вышли из дома. Витю и Лену мама взяла на руки, чтобы быстрее идти было, а Сережка пошел сзади, втайне завидуя совершенно незаслуженным, по его мнению, поблажкам малышне. Минут десять спустя сделали первый привал — до пруда, по словам мамы, идти было далековато. Ради такого удовольствия, как «куп-куп», можно было и потерпеть. И Сережка мужественно терпел. Он даже снял ботинки, чтобы легче идти было. Жаль только, этот мужской поступок не видели младшие. Они вообще, как назло, ничего не видели. Они просто спали…

Вскоре после рождения дочки Наташа получила от матери письмо — так, мол, и так, приезжай, очень больна. Недолго думая, собрались в далекий Чимкент. У матери была большая трехкомнатная квартира — места хватило всем.

Поначалу жили душа в душу. "Справный он у тебя мужик", — не раз говорила Наташе ее мать. А Гена и рад был стараться. Сделал ремонт, квартиру вылизал, как игрушку.

Однако вскоре как кошка пробежала. Что-то треснуло в отношениях с тещей. Все началось с того, что стала она Наташе "голову всякой дребедней", по словам Гены, забивать: в свое время мать вступила в секту "Свидетели Иеговы", Начала и дочь агитировать — сходи да сходи. В конце концов Наталья решилась: пришла раз на молебен, другой — вроде понравилось. Вскоре стала ходить туда, как на работу, — утром и вечером.

Гена сделал теще внушение — не портите жену. "Тебе не понять", — сухо отрезала теща. Все закончилось скандалом: теща потребовала, чтобы зять убрался к чертовой матери. Гена с этим согласился.

Так они оказались в Донецке. В поезде Наталья сообщила мужу: «у нас будет третий». На радостях Гена в поезде напился, спустив все наличные деньги, какие у них были на тот момент.

…Они останавливались через каждый километр. Сережа очень уставал, да и сама Наталья тоже. Попробуй, потаскай двух. Наконец пришли. Посадив детей, Наталья, осмотрелась. На ближнем пруду играли дети, подальше тоже вроде кто-то был. Снова, взяв в охапку Витю и Лену, она пошла на самый дальний пруд, который даже прудом назвать было нельзя — болото.

Сережа захныкал — хочу туда, где ребята. Проснулись младшие — тоже рев. Еле успокоила. Через полчаса подошли к водоему. Приблизившись к воде, Наталья зачерпнула ее рукой — усмехнулась про себя: вода как вода. И чего только не выдумывают люди — говорили, будто мертвый этот пруд, никто здесь не живет, вода, мол, плохая.

Постояв секунду-другую, Наталья резко развернулась и подошла к детям…

А потом произошло ЧП, с которого, как считает Наталья, все и началось, — Гена дал волю рукам. Несильно — скорее для острастки. Наталья вспылила. И предупредила: еще раз такое случится — пожалеешь.

Накануне страшного дня Наталья, в очередной раз встретив хмельного мужа, потребовала: хватит. "Что, совсем?" — удивился тот. "Совсем", — отрезала Наталья. "Ладно, подумаю на досуге за рюмкой чая", — отшутился муж

…Взяв Сережу за руку, Наталья спустилась с ним с пригорка, оглянулась — не видят ли дети? — и вошла, не раздеваясь, в воду. Там она нагнула малыша и легла на него своим телом. Сережа захлебнулся в ту же секунду.

Полежав на сыне некоторое время, пока он не стих, Наталья вытащила тело из воды и отнесла за близлежащий куст. Потом, взяв на руки Витю и Лену, она то же самое проделала с ними…

Сложив детей рядышком на берегу, она поднялась на дорогу, подошла к расположенной неподалеку проходной металлургического завода и из нее позвонила в милицию: "Приезжайте, я утопила троих своих детей".

На первом же допросе Наталья Малинкина заявила: "Я хотела отомстить мужу. Он меня не послушался…" Следователи ничего не поняли. Потом ничего не понял и адвокат, и прокурор, и врачи, проводившие по настоянию следствия судебно-психиатрическую экспертизу, и даже суд.

"Я сказала: перестань пить. Если уж один раз ударил — значит, будет бить потом, — пояснила она на допросе. — Он стал дурачиться, шутить по-гадкому. Я его предупредила — ну ладно…"

Ей назначили несколько экспертиз: и следствие, и суд. Врачи досконально обследовали ее, перерыли все ее истории болезни в Донецке, в Чимкенте, Якутске — везде, где она жила и работала. Вывод категоричен: Малинкина абсолютно вменяема, психика — на редкость устойчивая и крепкая (это слово резануло больше всего).

"Когда я увидела, что я наделал, я хотела сама утопиться", — рыдая говорила она на суде. "И что же помешало?" — в лоб спросил ее судья. "Стало страшно… Они так жутко барахтались…" — ответила она, глядя в пол.

Бессмысленность убийства потрясла весь город. Малинкину требовали разорван, на части, публично сжечь, повесть на центральной площади… Во время следственных экспериментов, когда ее вывозили на место преступления, ее постоянно охраняло несколько автоматчиков.

Адвокаты-женщины, которым хотели поручить защиту Малинкиной, в полном составе заявили об увольнении из адвокатской конторы в случае, если их заставят защищать се.

Квартира, в которой остались Геннадий с матерью, завалена сейчас фотографиями. Они везде — на стенах, на шкафах, на столах. Сережа, Лена, Витя. На большинстве фотографий они с отцом и бабушкой, и ни на одной — с матерью. Гена отрезал ее. От детей и от своей жизни.

Ее вещи, сваленные в углу гаража, накрыты брезентом. Ни Гена, ни его мать к ним не прикасаются — как к вещам прокаженной.

В заключительном суд попросил назначить подсудимой более жесткое наказание, чем просил прокурор: вместо расстрела дать 15 лет заключения. С тем чтобы, как пояснил адвокат, "она мучилась и раскаивалась всю свою жизнь. Чтобы каждый день сходила с ума от того, что натворила…"

В последнем слове Малинкнна, повернувшись к судьям, прокричала, "Я умоляю. Расстреляйте меня. Дайте мне расстрел!!!"

После долгого, очень долгого совещания — лишь на следующий день — суд вынес приговор. Наталью Малинкину приговорили к 1 5 годам заключения. Ей оставили жизнь. Как казнь.